От редакции. В апреле 2010 года на РНЛ была опубликована 16-я глава «Александр Стрекотин» из будущей книги «За гранью умолчания: кто стрелял в русского Царя и Его семью». Во фрагменте была показана неправомерность причисления следствием к числу расстрельщиков пулемётчика-охранника А.Стрекотина. Сегодня предлагаем вниманию читателей 18-ю главу, посвящённую самому молодому охраннику Царской Семьи, Виктору Нетребину, стоявшему на посту № 1.
«А.Г.Кабанов, С.П.Ваганов, В.Н.Нетребин и А.А.Стрекотин - русские люди, которых то смутное время привело в Ипатьевский дом, но Господь уберёг их от участия в убийстве, ставшим точкой отсчёта геноцида народов России. Уверен также в невиновности и Павла Медведева, который не признал себя расстрельщиком! Велика вина этих русских людей, способствовавших своим служением убийцам, в совершении этого злодеяния, но это и их, и всего нашего народа, трагедия, в которой мы не случайно не можем поставить точку: не осознали всей тяжести, не назвали и не осудили главных виновников, не покаялись. И всё-таки радуюсь, что четверо этих русских людей не виновны в самом убийстве и уверен в том, что, оставляя их в числе подозреваемых, следствие поступило не только юридически неграмотно, но и вопреки известным нам фактам», - написал автор в письме в редакцию.
* * *
Виктор Никифорович Нетребин был самым молодым из всех тех десяти «латышей», которых привёл в Дом Особого Назначения Юровский, после того как 4 июля 1918 года стал его комендантом. В свои 17 лет парень из заводского посёлка Верхотурского уезда, переехавший в поисках лучшей доли в Екатеринбург, где уже начал работать продавцом, успел поучаствовать в боях против атамана А.И.Дутова, а после возвращения с фронта пойти на службу в ЧК.
Судьба начинающего приказчика определилась тогда, когда он «познакомился с большевиками-подпольщиками, в т. ч. с будущими известными политическими деятелями Урала и страны Н.Н. Крестинским и Л.С. Сосновским, выполнял их задания нелегального характера» (1). Вероятно, по этой же причине, «после 1935 года его дальнейшая судьба неизвестна»: Крестинский и Сосновский, соратники Свердлова по «работе» на Урале, попали под сталинскую «зачистку», которую не избежал бы, доживи он до неё, и «всемогущий председатель ВЦИК». Столкнувшись с материальными трудностями во время учёбы в Москве, в автодорожном институте, Нетребин обратился за помощью к Крестинскому, не подозревая, как ему это «аукнется». Однажды он уже использовал свои прошлые «заслуги», когда после крушения всех тех надежд, которые он возлагал, ломая себя и свою прежнюю жизнь, в Ипатьевском доме, «насилу таскал ноги, но всё же старался показываться бодрым, стараясь скрыть свою усталость...» (2)
В конце 1920 года Нетребин, прошедший Гражданскую войну на Урале, в Сибири и Зауралье, где подавлял крестьянско-казачьи восстания, вернулся на Средний Урал, вступил в партию и был назначен военным комиссаром Покровской волости, но в 1922 году заболел, был демобилизован и автоматически выбыл из партии. И.Ф. Плотников, приводя эти сведения из биографии Нетребина, далее пишет о трудной жизни беспартийного батрака, рабочего на прииске и просто безработного, вынужденного обратиться за помощью. Из села Николо-Павловское, где жила его мать, он «весной 1925 года направил в Уральский Истпарт воспоминания о своей службе в команде внутренней охраны в доме Н.Н. Ипатьева, пребывания в нём бывшей царской семьи, её расстреле».
«Давно бытует мнение, что Нетребин вроде бы был «расстрельщиком», указано на это в заголовке письма-воспоминания, но в самом тексте он по каким-то причинам «не договорил» об этом. Воспоминания он переслал из села Николо-Павловское в Свердловск. Надо было быть осторожным. Да и совесть могла уже заговорить, «отмерить» грань умолчания о том, как убивал (наверняка не царя, а кого-либо из дочерей или прислуги)» (1), - объясняет И.Ф.Плотников порядки в стране, когда местное начальство могло прочитать письмо «наверх». Но, почему «совесть могла...», если в заголовке письма Нетребин пишет: «Воспоминания бывшего чекиста, члена команды внутренней охраны, участника расстрела царской семьи...»? В отличие от историка, он не пишет «бывшей», понимая, что таковой не может быть Царская Семья. Так начинается притягивание «за уши» Нетребина в число участников расстрела, не только по заголовку его письма - возможного не бескорыстного самооговора, но и на основании «исторических документов». Почему из десяти «латышей», отобранных Юровским для внутренней охраны и, по его же словам, для участия в предстоящем расстреле, в число исполнителей, по версии И.Ф.Плотникова, попал только Виктор Нетребин, менее всех остальных подходящий на роль убийцы. Мог ли полагаться на 17-летнего парня Юровский, хорошо осознающий ответственность, возложенную на исполнителей «акции» и на него лично: «...заниматься расстрелами людей, ведь дело вовсе не такое лёгкое, как некоторым может казаться. Это ведь не на фронте происходит...», - объяснял Юровский «старым большевикам» на закрытом совещании в 1934 году в Свердловске.
Рассмотрим те аргументы, которые приведены автором 2-томной монографии в качестве доказательства, даже не предположения, а полной его уверенности, что он правильно определил всех участников расстрела и среди них В.Н. Нетребина.
В Нижнетагильском городском архиве И.Ф. Плотников нашёл личные дела «самого Нетребина и его матери П.И. Нетребиной», в которых «прямо указывается на участие Нетребина в расстреле царской семьи... Это удостоверено рядом участников событий Гражданской войны, властными органами, их печатями. Особые заслуги Нетребина подтверждали высокопоставленные коммунистические функционеры, в том числе - Н.Н. Крестинский. Вопрос об участии Нетребина в расстреле проясняется» (3).
Вывод историка, в этой части его системы доказательств, абсолютно ничем не обоснован: никто из этих людей не только не был свидетелем расстрела, но и не находился в Ипатьевском доме в те дни. Эти сведения ими были получены от Нетребина и его матери, узнавшей об участии сына в расстреле от него самого. В селе, где она жила, все знали о том, что её сын был участником расстрела Царя и Его Семьи. Мать, которая должна была бы стыдиться этого и переживать за преступление сына, выставляла напоказ своё прежде всего непонимание греха человекоубийства вообще как такового и отсутствие сострадания, как к лишённой её сыном чьей-то жизни, так и к его собственной загубленной душе. Грех её отягощается ещё и тем, что сын, который в свои 17 лет больше старался быть «героем», чем был таковым, в действительности не был убийцей.
Так, революцией и гражданской войной ломался характер народа, который «воспитывали», на примерах награждаемых орденами и именным оружием «героев гражданской войны» за убийство соплеменников. Христианская заповедь - «не убий» превратилась в безбожное - «убей!»: классового врага, социально чуждого, просто думающего иначе, чем так, как все должны думать. Пройдёт не так много лет и революция начнёт поедать своих «детей», ставших «шпионами» и «агентами» всех иностранных разведок, оставив в своей, ежедневно перекраиваемой истории, только тех, кто «геройски пал на полях Гражданской войны».
В очередной раз напомнив, что Нетребин своим воспоминаниям «предпослал признательное название», Плотников пишет: «Общий ход освещения Нетребиным подготовки и совершения казни, на наш взгляд, не оставляет сомнений, что и он был палачом» (4). Логичным было бы рассмотрение сначала «освещения Нетребиным подготовки», в котором выражено его переживание, не замеченное И.Ф.Плотниковым: «Возбуждённое состояние не давало спокоя, наболевшему от впечатлений, воображений и одна за другой рисовались картины, наступающей казни. Чувствовалось, что где-то в глубине души вставали робкие и навязливо-неотступные вопросы: как, каким образом, мы исполним выпавший жребий. И ещё не пережитые, не испытанные, новые чувства охватывали всё существо при мысли о наступлении казни. Вспоминалось пережитое на фронте: бой и другие тяжёлые переживания, но здесь было что-то другое» (5).
Прошло без малого семь лет с тех дней, но автор воспоминаний как будто заново переживает «выпавший жребий», точно выразив словами человека, успевшего поработать селькором газеты «Уральский рабочий», предстоящую долю - участие в «наступающей казни». Юровский проводил с чекистами внутренней охраны «политбеседы» на тему «угнетения династией Романовых русского народа на протяжении всех 300 лет». Самим Юровским или по совету, данному Голощёкиным, будущим участникам расстрела была поставлена задача: обдумать и предложить «способ» казни. Об этом рассказывают все исполнители в своих «воспоминаниях», что ещё раз подтверждает тот факт, что решения о расстреле президиума Уралоблсовета не было: он был отдан на «откуп» убийцам. Вот как об этом пишет Нетребин: «Получив объяснение от тов. Юровского, что нужно подумать о том, каким образом лучше провести казнь, мы стали обсуждать этот вопрос. Не помню, кто-то из нас предложил следующее: запереть заключённых в комнату, в угловую (она была занята ими же), и бросить две бомбы. Так мы и решили. Чтобы решить, кому кидать бомбы, мы бросили жребий. Жребий выпал на двоих: старшему латышу и мне. День, когда придётся выполнить казнь, нам был неизвестен. Но всё же мы чувствовали, что скоро он настанет» (5). И далее, в разделе «Казнь и упаковка имущества», Нетребин продолжает: «Наконец настало долгожданное время. Только что, сменившись с поста, мы снова были вызваны к верху... Мы снова обсудили вопрос о методе казни и решили его изменить. Мы решили расстрелять из наганов в находящейся внизу комнате... Тяжелый грузовой автомобиль стучал уже во дворе дома». Почему «долгожданное время», объясняется тем, что «Возбуждённое состояние не давало спокоя», к тому же Нетребин «чувствовал себя совершенно ослабшим - физически от бессонных ночей, начавшихся ещё задолго до принятия караула б/цар., когда приходилось стоять в карауле у обкома партии».
Нетребин пишет: «я и ещё несколько товарищей были взяты с занятий тов. Юровским... для охраны во внутренний караул б/ц», что подтверждает и сам комендант. В воспоминаниях 1922 года «Свидетельствую...», он объясняет: состояние сигнализации и пулемётов было не в должном порядке, что «побудило меня набрать известных мне закалённых товарищей, которых я взял частью из Областной Чрезвычайной Комиссии, где я был членом коллегии, а частью из Отряда Особого Назначения при Екатеринбургском Партийном Комитете» (6). Юровский, в этом месте воспоминаний, в отличие от дальнейшего признания, почему-то скрывает истинную причину набора «закалённых товарищей»: «Вызвав внутреннюю охрану, которая предназначалась для расстрела Николая и его семьи, я распределил роли и указал, кто кого должен застрелить» (6).
Вряд ли сам 17-летний Нетребин и «ученик уральского училища лет 21», названный им среди тех «тов. бывших во внутреннем карауле, который состоял, если не изменяет мне память из 5-ти человек», относились к «закалённым товарищам». По словам Нетребина, среди тех «5-ти человек... были два латыша, один лет 30-ти другой лет 22-х» (7).
Он не пишет, были ли эти «два латыша» таковыми по национальности или бывшими военнопленными мадьярами: по установившейся в те годы привычке так называли, по засилью в ЧК латышей, вообще всех чекистов, в том числе венгров и даже русских. Более того, у местного населения слово «латыш» ассоциировалось со словом «большевик».
Следователь Н.А. Соколов очень точно определил поведение Юровского в те дни подготовки им убийства Царской Семьи, решённого самим фактом прихода в Ипатьевский дом нового коменданта: «Он шёл к своей желанной цели, соблюдая большую осторожность, ибо не желал, чтобы его цель была раскрыта раньше времени».
Юровский, набирая охранников для внутреннего караула, исходил из того, что им предстояло участвовать в расстреле, о котором узники Ипатьевского дома, ни в коем случае, не должны были догадаться. По этой причине, наряду с «закалёнными товарищами», не раз привлекаемыми к участию в акциях, связанных с расстрелами людей, им были взяты двое молодых людей, которым предстояло нести дежурство на том посту, где «арестованные» наиболее часто сталкиваются с охранником. Нетребин так пишет об этом: «Пост №1 был у входа в дверь, которая ведёт в комнаты, занимаемыми заключёнными. На данный караул я и был помещён. В косяке двери был звонок, который имел назначение для предупреждения часового. Налево дверь на парадное крыльцо, которая была под наблюдением этого же поста. Направо дверь в комнату ванную и уборную тоже под наблюдением этого же поста» (8). Юровский, учитывая недостаток времени в связи с эвакуацией, распланировал выполнение всех последующих действий после расстрела, главные из которых начали выполнять сразу после того, как «заключённые» сошли на нижний этаж, обманутые лживой причиной возможного нападения на дом. Речь идёт о разборе личных вещей Царской Семьи, в том числе бумаг и драгоценностей, частью запрятанных в оставшейся одежде, о чем в ЧК знали ко времени начала отъезда из Тобольска остающихся ещё там Детей. Для разбора вещей и был предусмотрительно отобран бывший продавец Нетребин, который подходил ещё и по своему юному, не вызывающему подозрений виду. С далеко идущей целью был выбран, как сказал Нетребин, «ученик Уральского училища лет 21», по своему возрасту более подходящий к студенту Уральского горного института, разбирающегося в драгоценных камнях. Об этом же говорил в беседе А. Кабанов: «Когда я слез с чердака и вошёл в помещение, ранее занимаемое Николаем Романовым, то там студент горного института разбирал драгоценности династии Романовых - он драгоценные камни складывал в одно место, простые камни самоцветы в другое. На студенте был бархатный пояс одной из дочерей Николая. Тов. Юровский предложил студенту снять пояс и распороть его. Когда студент это сделал, то оказалось, что вместо пуговиц были пришиты крупные бриллианты, обшитые бархатом...» (9)
Известно, что Кабанов «слез с чердака» после ухода грузовика с трупами. Это произошло, по словам Нетребина, когда «...на улице уже светало сильно и автомобиль, перегруженный трупами в сопровождении тов. Юровского и старшего латыша уже полным светом выехал из ворот дома». Нетребин ошибается, говоря, что Юровский уехал, как и в том, что «уже светало сильно»; память 17-летнего юноши была избирательной: он хорошо запомнил своё «возбуждённое состояние» на протяжении «несколько дней, полных тревоги и напряжённого ожидания», но не запомнил ни одной фамилии «тов. бывших во внутреннем карауле». Запомнил он и своё участие в разборе вещей: «С наступлением утра мы взялись за упаковку вещей, для отправки их в Москву... Будучи по профессии приказчиком (вот причина выбора его Юровским - В.К.), я взялся за упаковку просмотренных и профильтрованных нашим вниманием вещей». С юношеским любопытством он «принялся перечитывать дневники казнённых. Но свободного времени не было и более подробно читать их не приходилось».
Удивительно, что он ничего не пишет о своих чувствах, которых он не мог не испытывать, будучи участником только что состоявшейся «казни». Его описание расстрела заняло всего несколько строк: «Последней пала Вырубова, которая защищалась подушечкой, находящейся у ней в руках. Но очень долго были признаки жизни у быв. наслед., несмотря на то, что он получил много выстрелов. Младшая дочь б/царя упала на спину и притаилась убитой. Замеченная тов. Ермаковым она была убита выстрелом в грудь. Он встал на обе руки выстрелил ей в грудь» (10). Нет сомнений в том, что Нетребин повторяет наиболее впечатляющие эпизоды, рассказанные участниками расстрела, повторяющиеся и в некоторых воспоминаниях и ни одним словом не обмолвился о своём непосредственном участии.
При отсутствии даже малейшего намёка на участие Нетребина в расстреле, цитируя из его воспоминаний отрывок: «Мы снова обсудили вопрос о методе казни и... решили расстрелять из наганов... Все начали осматривать своё оружие...Мы ждали... начали выходить, гуськом направляясь вниз» (10), И.Ф.Плотников в пропуске последнего предложения опускает слова, искажая происходящее действие. Вот как этот эпизод изложен в тексте воспоминаний Нетребина, приведенных во втором томе монографии: «Мы ждали, а время шло, шло так нестерпимо медленно. Предупреждённые всё ещё не были готовы. Они, по-видимому, предвидя, что-нибудь неладное, и зная короткие летние ночи, тянули время. Пришлось ещё предупреждать, чтобы собирались поскорее. Наконец, собравшись они начали выходить гуськом (выделено - В.К.), направляясь вниз». Начали выходить «гуськом» не «мы» - участники расстрела, а «они» - «предупреждённые». Здесь Нетребин использует выражение, применённое им ранее: «тов. Юровский пошёл в комнату заключённых, предупредить их, чтобы они собирались ехать...» (10)
Этой фразой он невольно подтверждает тот факт, что находился всё это время в комендантской и был свидетелем того, как Юровский ходил ещё раз «предупреждать, чтобы собирались поскорее». Команда «латышей» - расстрельщиков, к тому времени, уже спустилась вниз и дожидалась «вызова» в одной из комнат нижнего этажа. Нет никаких оснований для включения Нетребина в состав исполнителей, приведенный Плотниковым: «Как увидим далее, включённая в последний момент коллегией облЧК группа (Я.М.Юровский, Г.П.Никулин, М.А.Медведев (Кудрин), П.З.Ермаков, С.П.Ваганов, П.С.Медведев, А.Г.Кабанов, В.Н.Нетребин - всего 8 человек) выполнила возложенную на неё задачу - и стала командой палачей (при возможном участии в казни одного или двух латышей из внутренней охраны, но об этом ниже)» (11). Естественно, что источник этого важного сообщения не указан: при его наличии, не было бы потребности в поиске несуществующих доказательств и искажении текста воспоминаний В.Нетребина.
Когда «они начали выходить гуськом, направляясь вниз», вместе с ними, по словам Стрекотина, «идут Юровский, Окулов (Никулин - В.К.), Медведев (Павел - В.К.) и Ермаков, которого я знал по Дутовскому фронту», а раньше вниз спустилась «неизвестная мне группа людей, приблизительно человек 8-мь...» (12). Пулемётчик Стрекотин знал Кабанова, начальника пулемётной команды; Ваганова, который вместе с Ермаковым был на Дутовском фронте; наверно, и Нетребина, так как «латыши» жили в соседних с его постом комнатах. Если бы они были среди тех 8- ми, он не назвал бы эту группу неизвестной ему.
Медведева (Кудрина), который был среди восьми «латышей» этой группы, Стрекотин, действительно, не знал, как мог не знать и некоторых «латышей», но главной причиной того, что он назвал «эту группу неизвестной ему», вероятнее всего, был запрет на упоминание того, что в числе расстрельщиков были бывшие венгерские военнопленные.
Группа чекистов, «закалённых товарищей» на расстрелах в ЧК, стала командой палачей Царской Семьи, но Виктор Нетребин в ней не был и не мог быть, как и ещё один участник событий в Ипатьевском доме в те трагические дни - А. Г.Кабанов.
Послесловие: Следует добавить одно, очень важное, свидетельство В.Нетребина: «В сожжении трупов я не участвовал» (13).
Наталия Розанова, «приняв за точку отсчёта свидетельство помощника коменданта ДОНа Никулина о количестве лиц, задействованных в расстреле, согласно которому исполнителей было 8 человек», в их число включила Кабанова, Нетребина, и, «вероятней всего», Ваганова. И далее, вопреки принятому за «точку отсчёта» свидетельству Никулина, девятым назвала Стрекотина и «не более двух-трёх человек» из тех, которые указаны в Постановлении о прекращении уголовного дела в 1998 году, как «неустановленные лица из латышского батальона ВЧК» (14).
Примечания:
1 - Плотников И.Ф. Правда истории. Гибель царской семьи. Екатеринбург. 2008. Т.II. - С. 234
2 - Там же. Т. I. - С. 165
3 - Плотников И.Ф. Указ. Соч. Т. I. - С. 168
4 - Плотников И.Ф. Указ. соч. Т. I. - С. 167
5 - Там же. Т.II. - С. 165, 166
6 - Яков Юровский. Слишком всё было ясно для народа/Cвидетельствую/. Ж. Источник 0/1993. - С. 107 - 116. См. также: Плотников И.Ф. Указ. Соч. Т. II. - С. 67 - 75
7 - Плотников И.Ф. Указ. Соч. T. II. - C. 165
8 - Плотников И. Ф. Указ. соч. Т. II. - С. 165
9 - Плотников И. Ф. Указ. соч. Т. II. - С. 134 - 137. Из письма бывшего чекиста, входившего в июле 1918 г. в состав внутренней охраны ДОНА в качестве начальника пулемётной команды, участника расстрела царской семьи Алексея Георгиевича Кабанова.
10 - Плотников И. Ф. Указ. соч. Т. II. - С. 166
11 - Плотников И.Ф. Указ. Соч. Т. I. - С. 154
12 - Там же. Т. II. - С. 170
13 - Там же. Т. II. - С. 166
14 - Наталия Розанова Царственные страстотерпцы Посмертная судьба. М. 2008. - С. 451
